Путешествуйте с Ефимом Златкиным

Новости туризма
Мерцающие звезды над… вулканом
Нам круизы эти позабыть нельзя
Горящие туры
ЛУЧШЕ ГОР МОГУТ БЫТЬ ТОЛЬКО ГОРЫ
Летят перелетные птицы
Туристические маршруты
МАЛЕНЬКАЯ И… БОЛЬШАЯ СТРАНА
Занзибарские рассказы

Тринадцать колен Моисея

Тринадцать колен Моисея

Отрывок из будущей книги

" Авраам родил Ицхака,

Ицхак родил Иакова,

Иаков родил …"

Недельная глава Торы.

 

 

"Тысячи лет народ,

Цепь поколений ведет.

 

  Моисей родил Залмана…

Залман родил Давида,

Давид родил…

Радуйтесь, нам дано

Быть в этом цепочке… звеном!

Из поэтического сборника безвременно ушедшего из жизни нашего младшего брата Льва Златкина.

 

…Почему наш общий прадед Моисей и его семья оказались в середине 19 века в белорусских Пряничках? А почему далекие предки многих из нас – сегодняшних - точно также оказались в Болгарии, России, Белоруссии, в Украине, Германии, Австрии?

 И нет конца стран, городов и поселений, где они когда-то жили… Какой дорогой каждый из них сюда пришел?

 На эти и другие вопросы уже ответить… невозможно. Можно только представить, зная общую судьбу еврейского народа…

 

"Масада, Масада, Масада,
Желтые камни и… море вдали,

Ты стала последней преградой,

На самом краю еврейской земли".

 

Время в пустыне идет медленно. Оно даже не идет, а скорее ползет… Утром солнце появляется со стороны иорданских гор. Понежится какое-то время в подушке пушистых облаков и только потом начинает осторожно выглядывать из небесного окошка.

Багровая полоска постепенно расширяется становится ярко-красной. Еще немного… и из-за кромки утреннего неба выкатывается яркий шар и, увеличиваясь в размерах, из своего чрева выпускает… золотое ядро.

 От него тоненький солнечный лучик опускается вниз на спящее Мертвое море. Он по-хозяйски скользит змейкой все дальше и дальше, оставляя позади свой золотой след. И бежит уже по Иудейской пустыне, отвоевывая ее у темноты, мгновенно вскакивает на огромный скалистый утес и также быстро бежит дальше…

 Я стою на этом скалистом утесе, который возвышается над всей Иудейской пустыней. Стою на вершине древней еврейской крепости Масада. Впереди, как и сотни тысяч лет тому назад, простирается желтая Иудейская пустыня. За ней - голубая кромка Мертвого моря, которое раньше называлось Асфальтовым.

Кажется, ничего не изменилось за прошедшие 1946 лет, когда римские легионы осаждали Масаду. Тот же горячий воздух, тоже безжалостное солнце. Такие же каменные укрытия (их восстановили), напоминающие пещеры…

 В самом центре - тяжелые, каменные ядра. С ними ничего не произошло... Беру в руки одно из них, второе… Представляю, как под градом стрел защитники крепости бросали эти ядра на головы наступающих римлян, как они летели вниз по крутым склонам…

Если бы седые от времени стены Иерусалима и камни Масады могли говорить, они бы о многом нам рассказали…

Вот в этом каменном хранилище евреи собирали и хранили дождевую воду... А по этой каменной узенькой тропинке спускались в лагерь римлян и… внезапно нападали на них.

Из-за ограды высокой стены еврейские воины рассматривали укрепления римлян, готовясь к новым сражениям.  

После пяти месяцев осады пал Иерусалим.

Десять дней над Вторым Иерусалимским Храмов клубился густой черный дым…
Пала и разгромлена Иудея. Но не вся… Костью в горле римлян стоит непокореннаяМасада. Изо дня в день, из месяца в месяц, стоит уже три года (!) после взятия Иерусалима.

Римский император Тит в ярости…

Десять тысяч обученных легионеров не могут покорить тысчонку иудеев, у которых, как ни странно, на время осады есть и пропитание, и вода, и боевое оружие, и главное - желание стоять до конца.

Когда пала и разгромлена вся Иудея, когда уже нет никакого шанса на спасение.

- Проклятые иудеи, - негодует император.

 Если бы он еще знал, что из 960 осажденных, только 200 воинов, остальные дети и женщины. В нерешительности его военачальники: их же все засмеют, если не возьмут крепость… На кону честь Рима!

Находят решение - насыпать громадный земляной вал на высоту крепости и на нем ворваться в Масаду! Пять тысяч воинов, десять тысяч рабов медленно метр за метром продвигаются наверх. Наконец, земляной вал поднялся на уровень главного входа в крепость.

…Мощные осадные метательные машины начинают извергать камни, огненные шары. Вся крепость в огне, силы не равны. Защитники видят, что для римлян остался последний рывок, и они вот-вот ворвутся в крепость…

Римляне будут беспощадны, евреи это знают и ничего уже не могут сделать. Не остановить десятый, самый лучший легион…

Горы трупов оставил он после себя в Иерусалиме, в Иудее. Многих жестоко убивали только за то, что они были евреи, ведь дети, женщины не держали в руках оружие.

 Все хорошо понимают, что в крепости будет жестокая кровавая разборка. Но, когда с восходом солнца, озверевшие римляне ворвались в лагерь, они оторопели…

Иудеи были мертвы: воины, женщины, дети.

История рассказывает, что десять самых лучших воинов, которым выпал этот тяжелый жребий, умертвили своих родных, друзей. Нельзя представить, как отец вонзает кинжал в своего ребенка, в свою жену, а потом ждет, как этим кинжалом будет поражен он сам.

 Но это было…

Последний из оставшихся в живых из десяти, убивает их всех и бросается сам на кинжал…

 Это тоже было….

 Ни одной живой души, ни одной.

 

Прочтите книгу историка и воина Иосифа Флавия "Иудейская война", и вы убедитесь, какими мужественными и несгибаемыми воинами были наши предки!

…Оставшиеся в живых вырывались из горящей земли, унося с собой клятву вернуться в Иерусалим. Эта клятва передавалась из поколения в поколение, из столетия в столетие. От отца к сыну, а от сына – его сыновьям...

Я помню, как мой дед Залман в своей маленькой спаленке в Белоруссии все шептал непонятные для меня слова: "Бэ шанааба бэ Иерушалайм" - В будущем году в Иерусалиме. Точно также шептал его отец, дед, прадед…

Точно также шептали миллионы ушедших за прошедшие столетия.

 С того дня, как в 70–ом нашей эры после разрушения Второго Храма, евреи ушли в изгнание… Среди них был какой-то и наш далекий родственник. Не важно, как его звали, не важно, где он был в Иерусалиме, или в Иудее, воевал или был только ребенком, об этом не дано нам знать…

Важно, что ему посчастливилось остаться в живых и покинуть горящую страну (Иначе никого из нас тоже бы не было…). А дальше его, как и других - таких же обездоленных странников, ожидали дальние дороги, чужие страны и… погромы, разорение, насилие, убийства. На всем долгом пути...
Каждое новое поколение проходило новые испытания и новые… беды.

В поисках лучшей доли мои соплеменники, среди которых был кто-то из нашего рода, все время были в дороге, двигались все дальше и дальше… Добрались до Европы, остановились надолго в Германии. Отсюда и идиш, такой похожий на немецкий язык...

В десятом веке из-за кровавых наветов и жестокости местного населения в Германии, в Испании, во Франции евреи начали постепенно продвигаться на Восток. В 18-ом веке около 80 процентов евреев уже проживало в Польше.

 С разделом Польши в 1795 году, к России отошли литовские, белорусские и часть украинских территорий. А с ними и миллионы людей, говорящих непонятно на каком языке, быстро жестикулирующих руками со странными именами, обычаями, длинными косичками - пейсами у мужчин.

Став российскими гражданами, они продвигались все дальше и дальше в глубь страны. Всем им в России была уготована черта оседлости: маленькие села и Богом забытые городишки. И новые унижения, новые погромы, новые кровавые наветы… На столетия все было предопределено наперед!

Всем будущим поколениям было суждено рождаться уже на чужбине, а не в Иерусалиме.

…В поисках своей семейной родословной мы пока дошли до нашего общего прадеда Моисея Златкина. Почему такая фамилия? Можно тоже поразмышлять…

Во многих еврейских семьях фамилии давали от имени матери, которая всем заведовали дома.

- Ты чей?

- Златы!

- Хаи!

- Симы!

- Ханы!

Вот и пошли фамилии Златкин, Хайкин, Симкин, Ханкин…

Моисей, а может, его отец, или дед каким-то образом "зацепились" на границе русских и белорусских земель. В лесном краю…

Когда это было? Я думаю, в начале или середине 18-го века, именно после окончательного раздела Польши. Ибо в восьмидесятых годах 18–го века Моисей Златкин имел свою семью из тринадцати детей. И жил постоянно в Пряничках…

 ***                                ***                                          ****                                           

 

…В Пряничках родились наши деды, которых ждали две войны с Германий, страшный геноцид и Катастрофа еврейского народа. ( На фотографии Галина Климова-Златкина рассказывает про одного из сыновей Моисея - Файбуса Златкина, своего деда)Уничтожены миллионы евреев, на месте еврейских местечек - выжженная земля. Все родственные связи разрушены, отброшены. Оставшиеся в живых растворялись среди местного населения, стараясь не "высовываться".

Все еврейское - имена, язык, обычаи - считалось зазорным. Власти приветствовали, как и в прежние времена, перемену имен, фамилий, национальности. В смешанных браках дети брали всегда национальность не еврейского родителя. 

Всяческое сопротивление каралось обществом и властями. Казалось, все…

Еще немножко и то, что не сделал Тит, Гитлер, Сталин, который дал приказ для отправки всех евреев в Сибирь, сделает сама жизнь. Казалось бы, плачьте евреи, собирайтесь в последний путь.

А евреи, вернувшиеся с войны, из тыла смеются, радуются встречам, женятся, создают семьи, рождают детей.

 Мы, первые послевоенные ростки, совсем ничего не знали, что было до нас…

 Наши родители, скупые на разговоры, стремились накормить, напоить и совсем не заполнять юные головы ужасами пережитого ими. Мы жили окружающим миром, входили в него через соседей, друзей семьи, родных. Потребовались годы, десятилетия, чтобы все осознать.

Я в свои пять лет, например, уже знал все закоулки белорусского села Красавичи, где мы жили. Знал, где лучше в реке ловить рыбу. Знал, как забраться в школьный сад и нарвать себе яблок… Знал, в каком доме меня угостят немудренной крестьянской пищей. Знал, что, если село с сумками движется в сторону местного кладбища, люди будут выкладывать на могильные холмики съестное.

Этот день в Белоруссии называется Раданица, когда все приходят к ушедшим из жизни. И уже знал, кто меня покормит в голодное послевоенное время, а кто остро сверкнет глазами в мою сторону…

Босиком я обежал село несколько раз - со всех сторон.. Знал все и всех.

- Это весь мой мир? - недоумевал я.

 Не понимая, но все чаще стал выбегать на большак, который своими березами уходил далеко-далеко…

- Что же там дальше, - думал я, вглядываясь за горизонт.

Живя с отцом, матерью и четырьмя братьями, трое из которых появились в Красавичах, а роддомом была крестьянская изба, где мы квартировали, я страдал из–за того, что мы одни на всем белом свете…

У меня в отличие от моих сверстников не было ни крестной матери, ни крестного отца, ни других родственников, к которым можно было зайти, прижаться к их шершавым рукам, почувствовать, что тебе здесь рады….

Как позже я узнал, у евреев нет крестных. А другие родственники жили за Красавичским большаком… С одними я познакомлюсь через несколько лет, а с другими – через долгие десятилетия. Но об этом разговор еще – впереди!

 

Село Красавичи, куда наша мама привезла семью, соответствовало своему названию. Красота неописуемая, но всеобщая бедность крестьянских хозяйств… Забитость дикая, мужики пред каждым приезжим из города снимали свои картузы, при этом еще и опускали головы… И в то же время безмерная доброта.

Солдатка Миколиха, у которой мы снимали квартиру, первые огурцы с грядки приносила нам, "детям наставницы", как она говорила. Ее старшие сыновья Михаил и Николай, дочь Надя спешили к нам со свежими куриными яйцами, обделяя себя завтраком… Кстати, братская дружба сохранилась между нами на всю жизнь.

 Когда Николай Прудников хирург кустовой больницы узнал, что нашему отцу предстоит срочная операция, он, уже простояв смену возле операционного стола, снова одел белый халат… Правда, сам операцию проводить не стал.

- Он же для меня, как старший брат. Я определил дозу наркоза, все время был рядом. И когда Давид открыл глаза, первым он увидел… меня. Я обещал ему, что все время буду рядом, - позже вспоминал Николай…

Когда я, сотрудник городской газеты приезжал в Красавичи, меня наперебой звали к себе старые знакомые. В белорусских хатах меня встречали, как самого дорогого гостя, и обижались, если я к кому-то не успевал зайти.

… На одной высотке деревни находился сельмаг и сельсовет, на второй - школа в бывшем помещичьем здании. Вот здесь и работала наша мама учительницей.

А сюда мы попали потому, что нам нигде не было места… Отец, бывший фронтовик и выпускник партшколы, вынужден был срочно уехать из города, чтобы его не посадили за желание уехать в Израиль. Сказал как-то об этом в узкой компании, донесли. Добрые люди посоветовали быстрее уносить ноги… Вернувшись через пару лет, он был уже никому не нужен. Без партии, без связей и с… фронтовыми ранами.

В Климовичах, возле которых жил в Михалине наш дед, никакую работу ему не давали.

- Скажи спасибо, что еще свободным ходишь, - дали знать в органах.

В Мстиславле, откуда родом наша мама, на работу в школу ее не брали, выискивая самые разные причины.

Родные сестры, брат сами только что вернулись в город после войны, помогали, чем могли. Только  старые вещи, да  пару буханок хлеба, не могли ничего существенно изменить…

И про родной город Мстиславль до конца своей жизни мама ничего хорошего не могла вспомнить… Он ей запомнился только тем, что в старом довоенной постройки здании, сплошь утопающем в зелени, родился ее первый сын, то есть я… Потеряв все силы за два дня родов, измученная от трудностей жизни, усталая от всего, она уже тяжело дышала. Лицо становилось мертвенно-белым, пульс падал все ниже и ниже…

- Нужно спасать роженицу, - приняла решение врач, - иначе потеряем двоих…

В каком–то забытьи, моя будущая мать вдруг увидела, как врач подходит к шкафчику и начинает перебирать "страшные щипцы", как она нам всегда рассказывала. Увидев это, медсестра, которая стояла возле мамы, взмолилась: "Ну, давай милая. Давай, давай. Иначе потеряешь ребенка. Уже пошли за щипцами…"

Не знаю, кто помог? Бог? Судьба?

Думаю, что все вместе, но на 99 процентов моя мама, которая, пережив страшную войну, так хотела иметь первенца… И в самый последний миг, собрав остатки сил, спасла меня, дав жизнь мне, моим детям, внукам и всей будущей линии…

Надолго запомнив имена и фамилии врача, акушерки, мама все годы с благодарностью вспоминала про них… А я вот не догадался в юности к ним приехать, поклониться в ноги. Потом стало уже… поздно.

…После Миколихи мы перешли жить в маленький домик на выгоне с правой стороны, рядом с которым стояла добротная усадьба Глушаковых. В селе эта семья считалась крепкой, я бы сказал сегодняшними словами, элитной!

С крепкого забора свешивались яблоки, сливы, в то время, как у других земля просто пустовала. Нашей няньке, сельской девчонке, которую мать взяла в помощь, нужно было как-то к ним зайти. Уложив младшего брата и взяв меня на руки, она направилась к соседям. Что меня тогда поразило?

Деревянные полы в их доме, ибо у многих в селе они тогда были земляными… А хозяева меня начали угощать фруктами.

- Не будешь есть, поставлю двойку, - все смеялась кудрявая Нина, дочь Прокопа, учительница, как и мама.

Я, заполнив всю пазуху яблоками, вскарабкался к няньке Тамаре на руки и начал ей шептать: "Пойдем быстрее домой, а то еще передумают и отберут…" А шептал так, что все услышали, и еще больше развеселил всех. В награду за это нам дали еще целую сумку слив, груш, яблок.

Помню, когда мы зашли в наш маленький домик, я поднял рубашки и… посыпались вниз зеленые, сочные антоновки…

Нина Прокопьевна мне так и не поставила двойку. Наоборот, я у нее был лучшим учеником. Отличником.

…Когда через несколько лет попутная грузовая машина, идущая в город, забуксовала в весенней распутице возле дома Глушаковых, я кубарем скатился с кузова. На скамеечке, вытянув свой протез, сидела Нина, улыбаясь мне. В селе у меня было много друзей - и соседи, ребятишки, но моя учительница для меня была самым близким человеком. Потеряв во время войны ногу и став инвалидом на всю жизнь, она глубоко чувствовала боль других, видела, когда им тяжело… Поэтому через посыльных приглашала нашу семью в баню, а наша мама тащила за собой всю семью.

Обнимая меня при расставании, сказала: "Учись хорошо! Иди дальше в жизнь…"

…Довоенная полуторка со вздохами преодолевала весенние лужи и выбоины, а я думал: "Как идти дальше в жизнь, куда идти?" Как и раньше, я хотел узнать, что же там, за этим березовым Красавичским большаком?

И вот мы едем по этому большаку. За полями чернеют маленькие домики сельчан. Неужели и дальше будет продолжаться такая же серая, унылая картина? А я представлял себе совсем иное…

Село Высокое с тракторной станцией возле местной столовой, которой несколько месяцев заведовал наш отец, осталось позади. На следующем взгорке Тимоново, более крупное село, а когда спустишься с него и поднимешься наверх, - Климовичи, маленький городок, усыпанный деревянными домами.

На окраине его - поселок Михалин, где и жил наш дед Залман. Он тяжело заболел, и для того, чтобы быть рядом с ним, мы переехали сюда. Тяжело дыша, дед все говорил: "Пожить бы с вами, хотя бы год-два…". Бог дал ему больше - 12 лет!

Мне бы догадаться, спросить у деда про его жизнь, про его семью. Ведь жили в одном доме…

Но я больше стрелял глазами по маленьким яблочкам, которые твердыми зелеными орехами гнездились на старом дереве. Единственном дереве, стоящем напротив такой же старой, наполовину вросшей в землю, хаты…

В один грозовой вечер она сгорит и со временем рядом, наш отец поставит новый дом.

Но это будет в будущем...

А тогда я искал, где можно найти что-то съестное - в саду, в огороде, в сарайчике… Высматривал, где куры прячут свои гнезда. И, когда обнаруживал их, сообщал маме. На этот раз она попросила меня тайну хранить при себе.

- Бабушка Соня едет, хоть яичницу ей сделаем на завтрак, больше ведь ничего нет, - горестно разводит худые руки моя мама.

Наша городская бабушка - из самого Мстиславля, не могла никак понять, как мы выживаем в этом Михалине.

- А старик помогает? - недолюбливая его, бросила взгляд в сторону Залмана, который ходил зимой и летом в одних и тех же ватных штанах.

Мать, сглотнув горечь, поднесла передник к глазам.

- Да, - и больше не могла выговорить ни слова…

Почти каждый день Залман вытаскивал ей рубль на хлеб, отрывая от своей мизерной колхозной пенсии. Он хорошо понимал, что сын и невестка, переехавшие из села в город, не могут сразу найти работу.

Мы, дети, сидели на дичках, на укропе, которому не давали даже созреть, на мелкой картошке, которую мать выкапывала из-под кустов… И, конечно, самым главным деликатесом была яичница. Когда яиц уже не было, на сковороду заливали яйцо, которое было покладом… А потом брали скорлупу, заполняли ее чем-то внутри для твердости и подкладывали в гнездо.

Но сегодня - особый случай: к нам приехала бабушка! И мать, со взглядом заговорщика, зовет к себе самого младшего Ленечку или, как мы его называли, "смуглянку".

- Сыночек, подлезь под коридор и возьми там яички ,- просит она его.

Малыш рад стараться, шмыгнул загорелым носом и, царапаясь животом о землю, пополз к гнезду.

… Яичница была на славу - на несколько яиц.

Наша городская бабушка, видимо, думая, что у нас в Михалине – все свое, и в достатке, - аппетитно уплетала содержимое на сковороде.

А через старую занавеску за ней подглядывал малыш Леня и почему–то… тихо всхлипывал. Когда наутро мама снова попросила его залезть под коридор и передать ей яйца, он обиженно скривив губы, сказал: "Пусть баба сама лезет под колидол…"

Бабушка Соня, потеряв мужа и старшего сына, сама жила в бедности, экономя каждую копейку из военной пенсии кормильца, но нам она казалось с другого мира…

Вот так мы жили первое лето после приезда из села Красавичи.

…Я уходил в армию на три года.

- Галик (меня в семье звали Алик), возьми три рубля, - и мой дед Залман вытащил из своих карманов зеленую замусоленную бумажку.

Я посмотрел только на миг в его глаза, прижался к его бороде, как в детстве. Уловил в глазах грусть и что-то щемящее родное, что раньше редко замечал…

Мы спешили, автобусы из Михалина в город не ходили, а на вокзал - тем более. Темной ночью я с отцом пошел пешком через сады на вокзал. На привокзальной площади меня уже ждал сотрудник райвоенкомата, а отец ехал в областной госпиталь инвалидов Отечественной войны.

В поезде нас разделили, хотя я стремился побыть еще какое-то время с отцом.

- Стройся, - заорали на нашу гражданскую команду сопровождающие сержанты.

Я уловил только взгляд отца, мы бросились друг к другу на короткое мгновение и… расстались на долгие три года. А вот с моим дедом мне уже не суждено было встретиться…

Три его рубля я хранил долго...

Когда мы тряслись в кузове машины по дороге на позиции ракетной батареи, коченея от холода, я перебирал пальцами твердый пакетик, где лежала дедова трехрублевка.

Когда меня отправляли через день в наряд на кухню и именно на самый трудный участок – в посудомойку, я в короткий перерыв от работы  дотрагивался до этого пакетика, ощущая связь с домом.

 И мне словно становилось легче…

 Когда меня в мои двадцать лет отправили на вокзал разгружать вагоны с углем, я совсем забыл про трехрублевку.

 Все в угольной пыли, блестя только белыми зубами, четверка солдат, из которых только я один был первогодок, отдыхали после разгруженного вагона и мечтали о том, как бы выпить… А денег не было ни у кого…

Через полчаса приедет за нами машина, и все, свобода закончится.

- Где же взять деньги, где? - елозили солдаты.

 И вдруг я вспомнил про дедовский трояк. Вначале не хотел говорить, было как-то жалко..

- А мне сегодня двадцать лет, - торжественно провозгласил я.

Ноль эмоций… Когда я опять тихо повторил, на меня все посмотрели, как на сумасшедшего. Один даже покрутил пальцем у виска. И тогда я выдал: "А у меня есть три рубля!" Все вскочили, как ошпаренные.

- Ты чего, салага, все это время молчал? Быстро гони деньгу".

Вино было кислым и теплым, мне капнули где-то на дно стакана.

- Ты же, говорил - не пьешь. Тогда мы  выпьем за твои двадцать лет, - торжественно провозгласил долговязый ефрейтор Степанов из Западной Украины.

 А мне больше было и не нужно, истратив дедовский трояк, запомнив этот день на всю жизнь.

Так я вошел в свое третье десятилетие…

 А когда оставалось несколько месяцев до окончания службы, 10 апреля 1969 года я получил короткую телеграмму из дома: "Умер дед…"

- Это не прямой родственник, домой не отпустим, посмотрел на меня равнодушными пустыми словами начальник штаба…

…Памятник отец долго не мог поставить, приходил с нами к земельному холмику, топтался возле него своими стоптанными кирзовыми сапогами, вытирая пот с  заросшего щетиной, худого лица.

Платил ссуду за построенный дом, посылал деньги сыну, уехавшему в далекий Куйбышев учиться в авиационный институт. Чем несказанно гордился!

Да еще нужны были деньги на жизнь - подрастали младшие братья.

Зарплата матери – учительницы начальных классов была невысокой…

Вот и чесал голову отец.

Придя с армии, я стал работать в городской газете. Первый телевизор, первый шкаф я покупал вместе с матерью на общие деньги. В один из дней меня вызвал к себе наш редактор. Думал: следующее редакционное задание. Ошибся!

 Утопая глубоко в кресле, директор одного из местных хозяйств рассказывал про поездку в Египет.

- Прояви его фотопленки и сделай фотографии, - то ли приказал, то ли попросил мой редактор.

Работа была большая! Египет, Каир, Асуанская плотина, сфинксы, все это так рядом с Израилем, - думал я, рассматривая фотографии.

Получая их в огромном пакете, Андрей Тимофеевич, прижав руку к сердцу, сказал: " Проси, что хочешь...". Да, не привык я просить.

Отнекивался, отказывался, а потом вспомнил, как каждую ночь отец идет к разрушенным складским колхозным помещениям и тащит на себе полусгнившие бревна…

- Вообще, если можно, машину дров…

Мой директор не ожидал такой мизерной просьбы. В тот же день к нашему дому подъехала громадная машина с балками, досками, которые уже годами, где-то лежали.

А на второй день отец заказал памятник и ограду на могилу нашего деда…

 С того времени мы стали на зиму заказывать машину дров, которые распиливали, а за лето я или мои братья, разрубив топором, складывали в штабеля.

А к дедовой могиле и к братской еврейской могиле мы ходили постоянно до самого отъезда в Израиль…

В последний раз, когда я был в Климовичах, после долгих поисков могилы деда меня вдруг… укололи отцовские глаза.

- Откуда он здесь может быть? - подумал я, - ведь отец похоронен в Израиле.

Только сейчас я заметил, что мой отец и дед, как братья-близнецы, на одно лицо. А памятник с годами провалился, да еще дерево, упав во время грозы на ограду, согнуло ее.

 Мои знакомые, видные люди в городе пообещали все поправить, но, видимо, что-то помешало  ...

Вот снова собираюсь в Белоруссии, и на этот раз мне уже некуда  будет деться  от колючих глаз деда.

Ведь он будет винить нас, своих внуков, а чужих людей, он и знать не знает…

 

 

 При подготовке этого материала в семейных архивах я обнаружил рассказ моего брата Сергея Златкина, который предлагаю вам.

***                            ***                   ***

 

СМЕРТЬ СТАРОГО ЗАЛМАНА

…Залман умирал долго и тяжело. Первое приближение смерти почувствовал еще прошлогодней весной. Но успели отвезти на телеге в райцентр. Положили в отделение, сделали операцию. Спасли.

Затем отвезли в другую больницу - сельскую, в Великий Мох. Отвез тот же примак Пеклин из Михалина за бутылку вина. Два рубля с медяками за нее заплатили из стариковской пенсии.

Из Великого Моха, когда дела пошли на поправку, отправили домой, в Михалин. Вот сейчас лежит в новой хате.

Мало он пожил здесь… Еще пахнет стружкой, полы и потолки не покрашены. Желтый мох торчит между бревен, нет денег, чтоб закончить строительство. Прямо с улицы заходишь в дом, коридорчик какой бы пристроить?

- Сын не в силах, а я помочь не могу, - думает Залман.

Мало прожил в новом доме, а жизнь… прошла. Тяжелая, нерадостная, неустроенная жизнь.

… Старый Залман, синим зашмальцованным платочком долго вытирает слезы, уши, поросшие колючей,черной щетиной. Все было в его жизни. Были радостные дни. Были черные дни.

Все было… В новой хате – тихо.

- Сын и невестка на работе, внуки - в школе. Нет,один самый старший в армии.

Такая уже жизнь была, проклятая, никчемная… Стало душно, глаза закрываются, бросает то вверх, то вниз. Душно, ох, душно, словно куда-то проваливается. Но еще жив старый Залман.

 Уснул с трудом, долго не просыпается. Во сне, видимо, ему лучше, спокойнее … Видит свою деревню Прянички, рядом реку Остер, леса, луга. Недалеко от берега стоит дом его отца Моисея. Он сапожничает, мать занимается домашним хозяйством.

Работы хватало, селяне - народ не богатый, лаптями не пренебрегали, научились их делать из лозы. Только в холода обувь, нужна настоящая, а на новые сапоги, ботинки деньги не всегда есть. И не у каждого.

Вот и впускают холод в избу Моисея мужики, бабы из села Прянички и соседних деревень, отворяя примерзшую к косяку дверь.

Моисей сидит на табуретке в фартуке, занят привычным делом. А что еще еврей может делать в седле оседлости? Сапожничать или продавать? Уж лучше сапожничать! Дратва есть, шило - есть, нитки - целые клубки.

- Подожди немного, сейчас залатаю, - говорит мужичку из соседнего села, не пойдешь же босиком по снегу.

По привычке поглаживает седую бороду, бросает взгляд на шаловливых детей и снова один гвоздик забивает в подошву, а второй в рот. Снова забивает в подошву, а второй – наготове - во рту.

 Старый Залман, будто наяву, видит своего отца и мать, всех своих двенадцать братьев и сестер.

Видит, как, прощаясь со всеми, они выходят из дома. Видит, как всей семьей провожают одного за другим за околицу…

 Старший брат Фейбус в 14 лет уехал из села Прянички, за ним сестры.

И все, и все…

Письма вначале приходили редко, а потом и вовсе перестали их получать… Уже не помнит имена всех своих братьев и сестер - помнит только, что их было тринадцать, а он был одним из самых младших…

 Хорошо помнит Айзика, с ним рядом жил в Михалине, другой брат Файфа переехал в соседний Мстиславль, навещал его несколько раз. А те, кто уехал, словно, в другой параллельной жизни. Столько десятилетий прошло - ни весточки, ни словца…

 Глаза закрываются, появляется новое видение, и Залман снова переносится в прошедшие годы.

Царева служба, война с немцами.

Вторая война…

Старый Залман даже застонал от воспоминаний.

 А может, это сон, может, все годы он спал?

Вот сейчас откроет глаза и увидит свою жену Сару, дочерей Злату, Хану, сына Муню. С ними простился в первые дни войны, когда уходил на фронт. Вздохнул и почувствовал, что задыхается.

Черная сажа, черная, густая стала закрывать нос, рот.

- Где я видел ее, где? - стал вспоминать.

- А-а, когда вернулся домой после войны, на месте хаты было пожарище - черные обгоревшие бревна…

Пелена из черной сажи возникла перед его глазами, когда впервые пришел на место расстрела своей семьи. Остался в живых только один - старший сын Давид, с ним и доживает… Засыпает дед Залман…

Не чувствует никакой боли, просто засыпает. Хочется ему сказать, что–то важное, но рот не открывается. Понимает разумом, что приходит смерть.

- Но я же не попрощался с сыном, с внуками. Не дождался старшего внука из армии, - еще думает про себя.

 И снится Залману сон, что он не на узенькой железной кроватке, как у него, а на большой - деревянной и просторной. Лежит в новом, добротном костюме, да еще с галстуком. Отродясь его не носил, да и пиджак с белой рубашкой тоже..

Рядом Давид с грустным лицом, невестка Ира все качает головой, внуки шмыгают носами.

…Вот и прошли годы незаметно. И наступил последний день.

Крестьянин, колхозник, никогда не видевший города больше, чем областной Могилев, какую он видел жизнь?.. В ней он был, как ломовая лошадь, которая тянула свою повозку до последней остановки. Так и он тянул ее, как мог… И сколько мог…

В тот год - в апреле 1969 года рано зацвели сады в Белоруссии. И цвели они, как никогда долго в год смерти нашего деда ЗалманаЗлаткина, одного из сыновей Моисея.

Еще долго яблонька стучала своими ветвями в его окно. Еще долго–долго она не снимала с себя белое покрывало, чем–то напоминающее саван…

***      ***                                  ***

… А в Москве,  в Перми, в Украине подрастало новое поколение Златкиных - разобщенное, одинокое, как щепки в поле… Подрастало и не знало, что после великой войны, после всех лишений есть еще кто-то, кроме них из рода Златкиных. Но нужны были годы и десятилетия, чтобы протянулась родственная ниточка между правнуками Моисея.

Но об этом разговор -в наших следующих главах…

 

Ефим Златкин, член Союза писателей Израиля, член Международной  Гильдии писателей.

  Август 2016 года.

 

 

  

ФИО*:
email*:
Отзыв*:
Код*

 НАШ АДРЕС:

Ашдод, Рогозин 3, оф. 12

yafim31@gotec.co.il

Тел: 077-7525143

Сот: 050-5384088

972-50-5384088

0505384088 - Ашдод, Ган-Явне,

и др. города

054-2454662 - Ашкелон

Пришлите Ваши данные и мы с Вами свяжемся
Имя:
email:
Телефон:
Тема:
Код:
Виды Израиля
Израиль в фотографиях
Andres Danilov - Создание сайтов и SEO-оптимизация
Многоязычные сайты визитки в Израиле

НАШ АДРЕС: Ашдод, Рогозин 3, оф. 12, Тел: 077-7525143, Сот: 050-5384088, 972-50-5384088