Слезы березы

Слезы березы

 Скажите, что можно видеть из окна? Да, все!

 Вчера за ним еще было черным-черно, а сегодня так намело… Так намело… Бросаемся к окну, прилипаем носами к стеклу и не можем налюбоваться. Красота то какая, только теперь до весны не будет летнего раздолья.

Ждем

…Чернеют прежние белоснежные сугробы.

Ждем…

Появляются первые проталины.

Ждем…

Земля еще мокрая, но уже без снега. А березы, березы, что на большаке первыми начинают зеленеть! Шелковые сережки нежные-нежные, так и хочется к ним прильнуть лицом.

- Айда на выгон, - стучит в окно соседский Мишка.

Я вылетаю! Забираемся на его самую высокую точку и кубарем вниз.

Вниз!

 Вниз!

 Какие детские площадки в то время, какие нянечки-воспитательницы? Сами себе и няни, и воспитательницы…

Следим за облаками. Белыми. Такими же белыми, как березы. И мечтаем. А что там? За большаком?

 - Бежим, - вскакивает мой соседский друг!

- Как куда? 

- В конец большака. Посмотрим, что там.

Подтягиваем штаны и – вперед. По дороге. По траве. В конец большака.

И стоим. Стоим. Всматриваемся. Что там? За большаком?.. За большаком…

Домой возвращаюсь вечером - никогда в свои пять лет так надолго не уходил. Думаю, что сказать маме? А она, встретив меня на улице, даже не смотрит, быстро проскользнула в комнату. Вся заплаканная. Отец ходит сам не свой.

- Ты же старший, убежал. А твой младший брат вышел на улицу. Один. На него набросилась соседская овчарка. Хорошо, что люди отогнали.

Думаю, я и сам боюсь этой собаки. Чтобы я сделал? Но, может быть, какую бы палку взял. А брат лежит с перевязанной шеей, он такой маленький, несчастный…

- Я его убью. Убью гада! - хватает отец какой-то лом.

- Кого? - мать испуганно поднимает глаза.

 - Эту собаку!

- Не делай этого. Не делай! Нам здесь жить. Мы здесь одни, -гладит мать брата по голове.

 В селе нет больницы. Фельдшер, единственный на всю округу, где-то на вызове. Брат дышит. Тяжело дышит. Лицо покрывается испариной. Куда идти, что делать?

И отец опять бросается к железному лому. На выход. Он, пройдя войну ничего и никого не боялся. Потеряв семью, свое здоровье, был очень страшен в своем гневе. Взглядом будто сметал с земли. А когда нужно было встать на свою защиту, с его яростью нельзя было справиться. Никому!
Мать это знала. Хорошо знала. И своим телом она закрывает проход к двери. Он чуть ли не сметает ее с пути.

- Нет, нет, нет, ничего не добьешься, ничего не добьешься, - повторяет мама, - думать про ребенка нужно, а не про собаку.

И тогда отец становится напротив окна, поднимает руки вверх и начинает что-то говорить. Говорить на каком-то гортанном, незнакомом языке. Никогда я не слышал этот язык и никогда отца не видел в таком состоянии. Правда, иногда с матерью они о чем-то тихо переговаривались непонятными словами, но мы не вслушивались.

А теперь. Громко, на весь дом он кричал. Кричал. И был страшен. Очень страшен! Он будто что-то просил. Нет, требовал. И умолял. Умолял и требовал… А через какое-то время, повернулся к нам и сказал, что все будет хорошо.

- Что хорошо? - не отходит мать от младшего Яшеньки.

- Собаки завтра не будет!

- Да пропади пропадом эта собака. Что с ребенком делать?

- Да ничего, все будет хорошо!

К утру спала температура. Брат стал разговаривать. Местный фельдшер наконец пришел. Сделал укол от бешенства, наложил какую-то повязку на горло. 

А через день пошел дождь… С громом. С таким громом, что мы закрывали уши, прятались от него. Молнии одна за другой сверкали над домами, над всем селом. А утром, когда все стихло и успокоилось, наш отец, выйдя на улицу, сразу же вернулся с криком.

- Он убит, убит, убит! Моя молитва помогла. Помогла! Я просил еврейского Б-га уничтожить эту тварь!

Рядом с березой без движения лежала огромная овчарка, которая наводила страх на всех…. Я прижался к березе, она росла возле нашего дома. От волнения и внутренней радости, что теперь не нужно бояться собаки: больше не покусает брата и никого из села.

… Береза была мокрая, мокрая.

- Ты чего плачешь? Все же хорошо. Видишь, уже Яша смотрит в окно, видишь? - еще теснее прижимаюсь к ней своим телом, лицом.

И вдруг я чувствую вкус этих слез. Слез березы. Они такие сладкие. Вкусные.

- Мама, мама, береза плачет. Плачет. Почему? Почему? - влетаю я в дом.

- Плачет, говоришь, - подошел отец. - Слезы есть и у березы. Пойдем, пойдем на улицу. Береза нам даст свой сок, чтобы ты успокоился.

 Вставив какую-то трубочку в расщелину, отец привязывает к дереву небольшую бутылку. К утру она наполняется соком. Березовым соком.

…Теперь, когда приезжаю в Белоруссию, я обязательно иду в березовую рощу. Любуюсь березами: в белых платьях, они словно юные невесты. Отдыхаю в шатре их зеленых листьев. Наслаждаюсь ароматом воздуха, который обволакивает и опьяняет. И мне спокойно, как никогда и нигде. Я возвращаюсь в далекое детство, когда береза плакала вместе с нами…

Мой младший брат Яков давно в Израиле и думаю, ничего не помнит из этой истории. А средиземноморские пальмы своими ветвями смотрят в его дом.

  В футбол играют настоящие девчата

- Горожане - народ примитивный. Я имею в виду тех, кто там родился. Выросли на асфальте. Закончилось молоко - в магазин. Яички на исходе - снова туда же. Так и проживут на земле, не зная, что такое на ранки выгонять корову. Да что там корову? Приехала ко мне моя дальняя родственница, так увидев, что петух вскарабкался на курицу, отгоняет его, мол, заклюют бедную. Смех и только, - разводит руками Эли.

- Зато у горожан больше возможностей, есть куда выйти, детям интереснее. Будущее – за большими городами, - вступает в разговор наш Батя.

 Эли часто к нам приходит поболтать с дедом. Как-никак, самые старые колхозники бывшего еврейского колхоза. А еще любит рассуждать о жизни, о своих дочерях… Сам маленький, с ноготок. Но за ним мало кто угонится! Картофельный участок его рядом с нашим домом.

- Гости были у меня, гости, - делится Эли.

- А что привезли, подарок какой привезли? - поднимает бровки домиком дед Залман.

- Хе-хе-хе, - смеется Эли, - привезли коробку маку и кое-что под… (и дальше следует в рифму очень распространенное слово)

Каждую весну и осень он тянется сюда вместе со своим инвентарем. Плуг, барона и т.д. Ну и конечно, вся семья - жена, дочери. В работе – не поговоришь. Ну а когда придет проверить, как растет картошка, время больше на разговоры. Один из выживших милославичских евреев: жена, дети остались во рву…

Приехал в Михалин, женился на местной доярке Вере. Вся его жизнь, словно разделена да две части - довоенную и послевоенную. И на две семьи - довоенную, еврейскую семью и на послевоенную, наполовину…

Трех красавиц подарила ему жена - две старшие - чернявые в его породу, а самая младшая золотится копной волос- это уже в маму. Не скажешь, что у двух старших мама белоруска. Вылитые еврейки, только не городские с белыми ручками, а боевые михалинки. Во дворе полно овец, гусей, корова, да и другая живность. Мать на ферме, отец - в поле. А кто управляется со всем хозяйством? Дочери!

С детства могли все и в доме, и в огороде, и в поле… А когда усталый день походит к закату, Томка-озорница спешит на футбольное поле. За садом местные мальчуганы вытоптали площадку, поставили два столба и начали гонять мяч. Вначале Томка только наблюдала, а потом оседлала ворота. Да еще как! Попробуй ей забить гол - не пройдет! Сме- хо-та! Один заходит с мячом, второй, третий - все напрасно. Томка только вытирает вспотевшее лицо, да перебрасывает косички-змейки с груди на спину. Она была одной из самых ярких девчонок-михалинок, хотя все были красавицами!

Я вот сейчас рассуждаю: почему? Все они были здоровые и стройные, быстрые и озорные. Не травили себя табачным дымом, вином, пивом. Какая нужна была им еще косметика? Их девичьи лица были нежнее свежей травы и ярче утренней росы! И выросли они не изнеженными маменькиными доченьками, а самостоятельными, готовыми к жизни. Умеющими брать на себя ответственность в любых ситуациях. Все, как одна, в семьях Ошеровых, Любан, Школьниковых и других…

Напротив Томки-футболистки жила Аня с вечно смеющимися глазами. У нее были три страсти: музыка, книги и футбол. На воротах она держалась стойко: но книги… пересилили. И стали главной любовью в жизни Ани Школьникой-Сивцовой, филолога по образованию.

…В Михалине не было детских площадок. Зато в Михалине были склады с сеном, где мы прятались один от одного в… норах. В Михалине не было стадиона. Зато прямо на улице мы играли в городки, лапту, бегали босыми ногами по пыльному кругу. А ужин нам никто специально не готовил. Кто с горлача наливал себе молоко, кто довольствовался незрелым яблоком, а кто оставшимся яйцом. Так уходил год за годом нашего детства…

Выросли и стали грациозными прелестницами наши михалинки. И как только они появлялись в больших городах, невиданных красоток сразу же расхватывали. А мы не видели в них своих будущих спутниц.

- Кривое полено, но с чужого леса, - шепчет сухими губами Гашка, одна из старожилок, увидев, как перебирают ножками по михалинским дорожкам новенькие. Чьи-то невесты, чьи-то жены…

А сегодня в Михалине живут и подрастают уже другие девчата. Красивые, такие же работящие. Голубоглазые, светловолосые. Только уже без еврейской крови… Может быть поэтому, в футбол и в лапту они уже не играют… А может быть по другой причине? Кто знает…

Коза – путешественница

Годы, годы. Вы где? Улетели? Куда? Далеко! И безвозвратно… Когда–то мне казалось, что самое интересное впереди. Гнал дни, месяцы, годы, чтобы поскорее встретиться с этим интересным, ожидаемым. Ан, нет! Все интересное осталось там, далеко. За годами! Я улетаю туда в своих воспоминаниях.

…В Михалин приехали гости - мамина сестра и племянница. Не то, что люди особо городские, но дом стоит на асфальте, на одной из центральных улиц. Правда, за домом, как у нас – и огород, и какие–то деревья. Но, конечно, не тот размах, как на Михалине. Выйдешь за калитку - сад налево, сад - направо.

 Пройдешь сад - кусты первые. Кусты вторые. Это было время, когда умные головы были умнее тех, кто придет им на смену. Ибо сменщики, люди новые в наших краях, назначенцы, все выкорчевали. Мол, земли мало для зерновых. А в итоге нанесли больше вреда природе, чем увеличили урожай.

Только природа природой, но наши гости приехали за другим. Мать убедила свою сестру Раю, что после сложной операции ей поможет козье молоко.

- Стакан утром, стакан вечером, и днем ты будешь молодцом, - горячо говорила ей.

В сарае - целое козлиное семейство! Две козы - мать и дочь. И две уже дойные. В день - около четырех литров молока.

Наша гостья стала постепенно поправляться, выходить на улицу. Короче, козье молоко ей помогло. Наступило время отъезда. Мама предложила сестре забрать с собой… козу. Грустными глазами она смотрела на всех, упиралась, не хотела по деревянным доскам подниматься в кузов машины.

А коза, которая осталась, два дня ничего не ела…

Через несколько месяцев нам сообщили: потребность в козьем молоко отпала и козу-путешественницу привезут обратно. Так и случилось.

 К дому подъехала машина, коза-мама нетерпеливо стучала ногами в кузове, пока не спустили на землю. И как только коснулась ее, помчалась по дорожке в сторону сарая, где была коза-дочь… Не обращая внимание на Иру - свою хозяйку, ни на Давида, который гладил ей спину, она бежала по знакомой дорожке. Как пуля, влетела в помещение. Это нужно было видеть: две козы терлись головами одна о другую, переплетались рогами, издавали какие-то звуки. Путешествие закончилось.

 А две козы – мама и дочь - долго еще жили у моих родителей до самого их отъезда в Израиль. Когда пришло время их продавать, нашли людей, которые согласились купить две козы: больше их разлучать мы не могли…

Первая "алия"

Весной 1957 года мы даже не знали слово "алия". Но свою первую "алию" мы совершили именно тогда, за 33 года до переезда в Израиль. Ибо в духовном плане это было действительно восхождением!

 В 1990 году мы прощались с Советским Союзом в аэропорту имени Шереметьева. Трудности переезда, новая страна за тысячи километров, незнание языка и условий жизни, постоянно военная обстановка - все это нас не пугало… Всей семьей считали, что ничего хуже, страшнее и труднее не будет по сравнению с тем, что мы пережили в 1957 году.

Во время своей первой "алии: " при переезде из села в пригородное местечко Михалин. Оно нас встретило не совсем дружелюбно. Дед, выйдя из больницы, ходил угрюмым, не находил себе места. Он будто и радовался нам, и в то же время понимал, что это надолго.

- Зачем ты посадил себе на голову семь человек? Жил спокойно, а теперь у тебя будет один тарарам, - наговаривали одни.

- Привез голытьбу, деревенщину. Они даже города никогда не видели, - науськивали другие.

 Дед хотел возразить: нужно радоваться, что он не один после того, как потерял семью. Но приходил домой и, видя, как малышня носится во дворе, дерется, понимал, что тихой старости ему не видать… Дед не знал, как быть. И мы не знали, как быть. Хоть возвращайся обратно в село Красавичи, где все знакомо, где много отзывчивых друзей, соседей, с которыми так близко сроднились… Мы были отверженные для власти.

- Вы оставили школу в селе. В городе для вас работы нет, - бросали матери в лицо жесткие слова.

И никакие мольбы, просьбы, что никогда не уехала из Красавич, если бы не болезнь свекра, не помогали. Отец на нищенскую пенсию инвалида войны не мог прокормить семью. Мы были отверженные не только властью. Мы были отверженные местными евреями. Как это не тяжело говорить, но это было так.

 Прошло уже 15 лет после войны. Все как-то приспособились к тихонькой, незаметной жизни. Устроились, работали. Некоторые не попали на фронт по состоянию здоровья, по возрасту. Не все потеряли мать, двух сестер, брата, как он. Поэтому не понимали его, а он не понимал их.

- Откуда у людей такая черствость? После такой войны? Откуда? Почему не понимают? Есть же что-то выше их маленького мирка? - все поднимал глаза на нас. Нет, он даже не надеялся на чью–то помощь. Хотя бы сочувствие. Но и его не было. Наоборот, насмешки.

- Шибко грамотный! А если вы такие умные, почему бедные? - слышал со всех сторон.

Выпускник партийной школы (в начале пятидесятых был исключен из партии за желание уехать в Израиль) и учительница в городе оказались никому не нужными. А на социальной лестнице ниже живущих рядом… Соседи - русские, белорусы были просто равнодушны - каждый выживал, как мог.

Мы, дети, были также отверженные! Улицей! Местечковая ребятня не признала нас за своих. Здесь не было разделения на евреев и белорусов. Было - на своих и на чужаков, т. е. на нас…

Град камней встретил меня с братом, когда мы впервые вышли со двора на улицу.

- Ничего, ничего, мы еще вам ответим, - грозил им мой младший брат Яша.

А из бойцов только я, десятилетний, да он восемь лет. Потом пятилетний, трехлетний и самый младший, меньше года. Решив защищаться, приготовили твердые комья земли, сложили их возле забора. На следующий день, я и Яша притаились возле него, а наготове младшие Сергей и Гриша. Их задача подтаскивать твердые комья земли, так называемые "камлышки".

В засаде мы находились недолго. Когда вчерашние обидчики, ничего не подозревая, подошли к нашему забору, мы их встретили неожиданным нападением. Никто не ожидал этого, тем более, самые отчаянные были спереди. Они и получили удары в лицо, в живот…

Прошел день-два. Мы решили сходить на озеро, которое недалеко от нашего дома. Были здесь раньше с нашей мамой, куда она ходила полоскать белье. Озеро под тенью деревьев манило нас. Верба распустила над ним свои ветви, под которые заплывали самые отчаянные пловцы. Маленького участка озера между двумя берегами нам было достаточно!

  Сюда местный спиртзавод сбрасывал свои отходы. Или мы не понимали, или они не были такими ядовитыми, только в этой зеленой воде мы барахтались из года в год. Не одно поколение жителей местечка и заводчан училось здесь плавать. И насколько я помню: никто не умер и не пострадал.

Рыба так и кишела под ногами. Вдалеке, в центре, носилась гусиная стая… Местные ребятишки не обращали никакого внимания на белых царственных гусей. Счастливчики в густых зарослях находили гусиные гнезда, наполненные крупными, остроносыми яйцами. А другие, завязав узлами рубашку с двух сторон, по пояс в воде, медленно переходили от берега к берегу. За несколько проходов - ведро рыбешек. На сковороду – достаточно!

 Вспомнив об этом, я и Яша побежали на озеро. Не через улицу, чтобы нас заметили, а через дворы, которые тоже выходили на озеро. Про встречу с драчунами меньше всего думали.

Мы радостно представляли, как мама нам приготовит сковороду рыбы. Половина буханки черного хлеба еще оставалась со вчерашнего дня. Лук зеленел в огороде.

- Какой будет ужин, - облизывали губы с братом.

… Быстро пробежав дворы, перескочили маленький мостик через большой ручей и… лицом к лицу столкнулись с ватагой местечковых ребят. Царапины на руках и ногах - следы постоянных уличных битв и не только с нами. Цыпки на ногах. Лица довольные, наглые!

- Ну что попались?

Нас двое. Их не меньше пяти-семи. Играют желваками, дерзко сплевывая в сторону. Бежать некуда. Сзади -  озеро. Впереди - мостик. К нему не прорвешься…

- Пацан, сколько тебе лет? - обращается один из них к Яше.

- Ну, восемь…

- Стасику тоже восемь. Выходите один на один.

Меня оттесняют в сторону, не дают подойти. Стасика побаивались даже ребята старше его. Драться он, видимо, научился раньше, чем начал ходить. Это знали все, кроме нас. Стасик юлой крутится по кругу. Яша вначале не понимает, что будет самая настоящая уличная драка, только сжимает кулаки. И в это же время получает удар в зубы. Обычно после такого удара от Стасика убегают все с плачем, размазывая кровь. Яша только облизнул окровавленные губы, но с места не сошел…

Стасик под громкие крики и поддержку друзей, отвернувшись на миг, улыбается им. И в этот же миг получает ответный удар.

… Я знал, что мой младший брат особо ни с кем не дрался, кроме… меня. Да и то, по-братски, без злости и жестокости. Но я знал, что он приехал не из Москвы, а из села Красавичи. Где любой сельский пацан закаляется очень рано. Даже раньше, чем эти местечковые михалинцы, выросшие под боком у города.

… Кулаки шли в ход с двух сторон. Легкая победа Стасику уже не доставалась. Да и о ней нельзя было уже говорить. Вот-вот и… гроза местечка могла быть повержена чужаком, этим отчаянным черноволосым пареньком из деревни.

- Все, все, ничья, ничья, - стали их разнимать… 

Домой возвращались двумя группами. Мы - впереди. Они – немного сзади. А когда подошли к нашему дому, Стасик легонько обнял Яшу, можно я к вам зайду завтра.

…Более верного и надежного друга у Яши, чем Стасик, не было. Никогда. И везде! За Яшу Стасик был готов пойти в огонь и в воду! В детстве, в юности они были неразлучными. А когда Яша приезжал домой на студенческие каникулы, всегда бежал к Стасику. Последний раз он к нам пришел с наколками на руках, с железными зубами во рту. С Яшей, с нами он мог быть открытым и откровенным.

- Был в тюрьме. За какую-то драку. Я не начинал ее - спровоцировали. Слишком независимый был для других. Налетели гурьбой. Это была не честная драка, как с тобой. Один на один! Помнишь? Убили бы, если бы не сделал одного инвалидом.

А по местечку неслось: "Тюремщик, тюремщик..." Соседи не давали проходу.

- Пьет он, не работает, - жалуются участковому.

- Яша, друг, - обнимает он его при встрече, - на работу нигде не берут, отказывают. Тюремщик я, тюремщик…

Под довольные возгласы долговязый участковый гонит Стасика по местечку. Ломают руки мать и сестра. А милиционер гонит Стасика. Ударами ноги, кулаками. В спину. Зачем он ему на участке? Зачем?.. Спокойнее будет, если опять отправится в тюрьму.

…С того дня, над местечком Михалин долго стояло темное, тяжелое небо. А Стасик домой больше не вернулся… Но это будет через годы. Через несколько десятилетий.

А тогда… во время счастливого местечкового детства многие не понимали, что связывает Яшу – этого отличника из еврейской семьи и белоруса Стасика – грозу всей округи. А им и не нужно было понимание всех. Их первый честный поединок. Вы скажете, а что было после него? Много всего прошло за 33 года жизни в местечке, где мы стали своими. Вы спросите, когда? Я вам отвечу. Сразу же после первого боя на озере…

Жила–была маленькая девочка

   Жила-была маленькая девочка с такими же черными косами, как у бабушки. Только косы у бабушки были толстые, черные и уже с проседью, а у внучки -тоненькие-тоненькие. У внучки были такие же черные глаза и такая же торопливая походка. Даже свои длинные черным волосы они расчесывали одинаково, с пробором посреди. Первая внучка для бабушки была больше, чем внучка! Она дождалась ее через десятилетия после пяти сыновей. И воспринимала ее как свою дочь.

А вот стремлением быть во всем первой наша маленькая девочка пошла в маму. Первоклашки еще складывали буквы в слоги, а она уже читала им букварь. Только ее слабенькие пальчики не могли чистить картошку вместе с бабушкой.

- Кто же меня замуж возьмет? - расстраивалась малышка.

- Еще как возьмут! А чистить картошку для тебя будет не совсем обязательно. Тебя ждет Иерусалим, - успокаивал дедушка под звездным небом местечка. Успокаивал еще задолго до того, как самолет со всей ее семьей приземлится в аэропорту имени Бен-Гуриона. Приземлится за день до рождения нашей уже повзрослевшей девочки.

Вы думаете, это было случайно! Нет! Всего один день ей был дан судьбой, чтобы здесь уже стать… другой. Не сразу, но стать… С таким же сильным и железным характером, как у бабушки. Но уже здесь. В новой стране. В новой реальности…

 …  Золотом отливали апельсиновые плантации вокруг Реховота, где остановились на первых порах.

- Такой же цвет, как моей золотой медали, - думает про себя наша героиня, назовем ее именем Женя, - только, от апельсин больше толку. Их можно хоть съесть, а кому нужна здесь моя медаль?

Белые облака плывут куда-то далеко.

- Даже они знают куда плывут. А мне куда идти? Подруги-одноклассницы даже не медалистки, уже студентки столичных вузов. А я?

Вспомнила, как в конце августа встретила их.

- Там же все нужно начинать сначала. А здесь сдашь первый экзамен на отлично, и ты студентка любого престижного вуза.

 Женя замялась, хотела возразить, мол, ее не везде могут принять, сама понимаешь, и залилась румянцем.

- Если бы это было так, тебя бы срезали и на золотой медали. Сейчас другое время на дворе, - обнимает ее за плечи подруга.

 Что она могла она сказать? Что уже видит во сне Иерусалим! Что отец недавно ей привез самоучитель по ивриту, и эти буквы, словно китайские иероглифы, стали ей друзьями. Что она быстро научилась их понимать и мечтает только об одном – уехать. Уехать! Не потому, что было очень уж плохо. Но нередко чувствовала себя чужой. В классе, на улице.

-Смотри, цыганка, цыганка, - увидев ее черные волосы и такие же глаза, - вдруг обратил на нее внимание один из посетителей магазина.

- Я лявлейка, лявлейка я, - грозно запротестовала малышка под смех покупателей, которые ничего не поняли из ее слов.

Поняли только, что она не цыганка.

- А почему нет лявлейских песен? - через год вскочила малышка на сцену и запела на идиш одну из переведенных эстрадных песен.

Дома у нее был свой мир - еврейские журналы и газеты, которые ее дедушка постоянно получал, еврейские песни. А в школе учительница географии, рассказывая про Египет, обязательно вставляет, что рядом с ним находится Израиль, и своим взглядом, будто испепеляет ее. Были, казалось бы, друзья, но, когда обзывали, никто не протестовал. И вся ее внутренняя энергия сжималась в пружину, готовая дать сдачи. Только если обидчиков много, и они сильнее, что сделаешь? Поэтому ни за какие коврижки Женя там оставаться уже не могла. Даже с золотой медалью!

А здесь еще поездка в Минск, где в зале одной из центральных гостиниц собрались белорусские евреи на встречу с приехавшими израильтянами. Впервые почувствовала, что здесь все свои. Все! И никаких уже раздумий не было.

…Апельсины золотились на солнце, деревья протягивали ей свои ветви, словно угощали, а Женя знала, с чего начинать… В этот день она отрезала свои длинные волосы. Свои черные волосы.

- У меня сейчас нет времени ухаживать за ними, другие вырастут, - сказала себе.

Обняла маму, бабушку, будто расставаясь с чем–то родным, близким. Так оно и было, она расставалась со своей короткой юностью.

…Дальше только она сама начнет принимать все решения в своей жизни. Всего лишь через полтора месяца после приезда в страну, станет слушательницей подготовительных курсов для поступления в университет. А еще через полгода - студенткой Иерусалимского университета! Студентами стали и другие - бывшие солдаты и солдатки, выпускники израильских школ, новые репатрианты. Но мало…

 Очень мало было тех, кто стал студенткой за такой короткий срок, как она… Через полгода!

Золотом отливает в лучах вечернего солнца Иерусалим. Университетский корпус расположился в Иудейских горах… Спешит сюда на занятия новая студентка. А через несколько лет - уже на торжественный вечер, на котором ее назовут выпускницей университета.

- Златкина Женя, - прозвучит ее фамилия в огромном зале. И только она сядет на место, прозвучит та же фамилия: Златкина Эльвира! Две бывшие медалистки, две двоюродные сестры, которые свое детство проводили в Михалине, в один день получают университетские дипломы. Скажите, это не чудо?

А местечко Михалин осталось далеко вместе с бабушкиным домом.

… Проходит четверть века, и самый младший сын Жени Бени, рожденный в Иерусалиме, приехал в Беларусь, чтобы увидеть дом детства своей мамы.

- Има, има, ани альяд байт шелах. Ани рое байт шелах. Дришат шалом ми местечко Михалин - мама, мама, я возле твоего дома. Возле твоего дома. Передаю тебе привет из местечка Михалин, - говорит он ей по телефону.

Над местечком плывут и плывут облака. Белые, пушистые, необычайно красивые.

- А может, они прилетели сюда вместе с нами? Из Иерусалима. В местечко, - говорит Бени…

- Мы их заберем обратно, - шучу я.

 Большая яблоня, которая помнит его маму с первых ее шагов по земле, склоняет свои буйные, зрелые плоды.

   Маленькую девочку с тоненькими черными косичками до сегодняшнего дня помнит местечко. Вы спрашиваете, почему помнит? Да потому, что только у нее одной в 70-ые годы были здесь такие черные косички. (Сестра Эльвира приезжала сюда только в гости). Только одна она жила–была долгими днями у бабушки Иры. Почему? Отвечу!

 В местечке и в рядом лежащем городе Климовичи раньше было много бабушек и внучек с черными косами. Во время войны, в далеком сорок первом, своими черными косами они прикрывали свою наготу, когда их расстреливали на краю ямы. Оставшиеся в живых молодые женщины вернулись в местечко, стали бабушками и нежили внучек, видя в них свою молодость. Но их было мало, очень мало, по пальцам можно было пересчитать.

Пришло время, и…уехала в Израиль бабушка с черными косами с проседью и внучка с черной, черной роскошной косой. Они были первыми и последними еврейками, кто уехал отсюда… Теперь вы меня понимаете?..

Вы меня хорошо понимаете, почему не только в Михалине, но и на всю округу не увидите никого, никого с черными волосами. Только светловолосые, только светловолосые. Все - старые, молодые и совсем юные… Красивые, очень красивые… А мне немного не по себе. Как будто здесь нас раньше и не было.

Н е  бы  -ло..

Не  бы-ло -ло…

Не  бы-ло –ло -ло…

Эхом отдаются мои слова, эхом…

Дичка- дичка, ты помнишь меня?

Солнце озолотило верхушки сада, утренние лучи пробежали по ветвям, усыпанными крупными зелеными антоновками. Но нам не сюда. В лучшем случае мы можем пару яблок сорвать с крайнего дерева. Во-первых, это сад не наш, колхозный, а во–вторых, не для этого поднялись вместе с розовой зарей.

 Росистая трава серебрится местами, мягко стелется под ноги. Наш путь дальше - за колхозные сады, в кусты - первые, вторые, третьи... Здесь всегда любит играться детвора, угощая себя яблоками, грушами. Семечки, падая вниз прорастают. Одно из тысячи, из тысячи одно… Сад же рядом - рукой подать!

В-о-н, возле дороги громадная груша. Колючками закрылась от всего белого света. Только что нам эти колючки? Давно они уже обломаны, хорошо известны все сучки, по которых можно забраться на самый верх и хрустеть там самыми спелыми грушами. А напротив растут ярко–красные яблоки. Не очень крупные, зато сладкие-сладкие… Но они не доживают до полной спелости.

Раньше времени местечковая детвора, словно саранча, проглатывает все, оставляя на верхах самые сочные и красивые плоды. Но сегодня меньше всего любуемся этими дарами природы. Наш отец, которого мы называем на белорусский манер Батя, идет впереди с лопатой через плечо. А я трусцой бегу за ним вслед.

Мои младшие братья ждут дома, выбирая место в саду для будущих деревьев. Вчера нам Батя рассказал, что приметил в кустах пару диких плодовых деревьев.

- И эту отраву ты хочешь посадить в саду? -  на минуту оторвалась от своих дел по хозяйству наша мама.

- Не зря говорят, женщина имеет длинные волосы, но ум короткий, - многозначительно поднимает вверх большой палец отец.

 Насчет ума, то отец преувеличил. Наша мама в житейских делах была всегда далеко впереди отца. Она была, как тот солдат, что варил кашу из топора. Из минимума имеющихся у нее запасов, используя сад, огород, свое хозяйство, она так вкусно и много готовила, что всегда хватало на всех.

- Говоришь, ум короткий, а кто вчера сказал, что я словно скатерть-самобранка? - не прощает отцу его выпад.

- Ира, Ира, мало ли я что сказал?

 И к нам: "Сынки, бегом на выход". И вот мы идем, идем, идем… Прошли первые кусты, вторые, подходим к третьим.

- Главное, чтобы нас не опередили, - беспокоится отец.

- Все давно покупают уже саженцы. Только мы лазим по кустам, - говорит кто-то из моих братьев.

- Мы не можем купить, сам знаешь. Только я люблю больше дикие деревья. Они более крепкие. Если от брошенной невзначай семечки выросли в дерне, не пропали засушливым летом, холодной зимой, теперь им ничего не страшно, - отвечает Батя.

 В густых зарослях возле ветвистой вербы стоит невзрачная дикая яблоня. Какая-то одинокая на фоне этой неброской белорусской природы. Кажется, она просит: "Заберите меня отсюда. Света белого здесь не вижу. Корни вербы полностью опутали мои маленькие корешки, воздуха мало, расти некуда…"

Отец бережно выкапывает дерево, не доверяя его никому. Домой возвращаемся усталые, но радостные.

- Давайте посадим ее напротив окна, как только откроем его - яблоки сразу в руки, - предлагают младшие Гриша и Леня.

Мама только кивнула головой в знак согласия, улыбнувшись своей милой улыбкой…

Прошел год-два. Яблоню дикую не узнать. Свои ветви распустила, словно косы. Вот-вот заневестится, оденется в белый цвет. В дикий белый цвет… Вот поэтому сегодня утром наш отец направился к соседу Никите. Небольшого роста, молчаливый, он живет в центре Михалина. Видимо, родился с золотыми руками. В доме и во дворе все отлажено. Сад, каких мало у кого. На дорожках - пчелиные улья. Хозяин! Настоящий хозяин! Другие мужики за выпивкой в магазин, а Никита в сад, к ульям. И это после основной работы!

Весь мир его был здесь. Да и не пристало ему другим быть… Жена Хана - дородная, со следами бывшей красоты. По ней многие сохли. Но Никита был красивее сердцем… всех! Увидела это сердце Хана даже через панцирь его молчаливости. И порядочнее семьи, чем еврейка Хана и белорус Никита, я не видел в местечке Михалине. Я нередко бывал в их доме, где жил мой одноклассник Леонид. Для меня он был больше, чем обычный одноклассник. Думаю, как и я для него…

А тогда отец, радостно улыбаясь, пришел в сад вместе с Никитой. Без слов он обрезал нашу дичку-красавицу, прищепив на одном из ее ветвей кусочек от яблони, на котором у него рос "белый налив".

- Вот и все. Пройдет время, и у вас будет новое дерево, с самыми вкусными яблоками, - улыбнулся наш сосед.

Да, Никита был кудесник! Настоящий местечковый Мичурин. Позже приходил к нам и во второй раз, и в третий… Мы постоянно приносили дички из кустов, а он постоянно их превращал в домашние деревья. Многие жители местечка Михалин тогда обращались к нему. И он никогда не отказывал. Никогда. Никому.

Прошли годы, десятилетия… Сын давно живет в российской северной столице, достигнув немалого в своей жизни. В юности - золотая медаль, в армии -сержант-десантник, в работе - ученый! Но каждое лето приезжает в местечко на встречу со своим детством, юностью, с родными. Самая близкая - сестра Светлана! А сколько есть знакомых! Они тоже, как родные!

А еще есть яблони, груши, сливы, которые какое десятилетие, словно продолжают жизнь его отца.

…Когда я был последний раз в Михалине, то сразу же направился к той самой яблоне, которую мы принесли с кустов более тридцати лет назад вместе с Батей.

Я обнял громадное дерево, прижался к его широким листьям, крупным ветвям, а оно своими ветвями, окружило, словно обняло меня.

Так мы и стояли вместе, вместе…

Долго.
Долго.

Я, поседевший, и яблоня, постаревшая.

Яблони, посаженные нашим Батей-Давидом и получившие вторую жизнь от Никиты - этого удивительного человека, живут дальше. Они стали их памятником. Живым памятником, который приносит людям плоды. И по сей день…

…Я беру в руки засушливые листья от яблони, которые привез из Белоруссии в Израиль. Странно, словно только вчера оторвал с дерева. Немного пожелтели, но не ломаются, словно склеенные. Как там, в местечке? – хочу представить его себе. Кто же остался?

Бывшие еврейские дома, да еще дички в отцовском саду. Дички, вы меня помните, дички?

Дич-ки, дич-ки, д - и—ч -к-и…